Особенная, на мой взгляд, нынче зима на Таганае. Нет, она не была суровой – морозной, вьюжистой, или через чур многоснежной. Хотя всего хватило понемногу, оттого и можно назвать ее настоящей, в последние десятилетия из-за чудачеств с аномальными оттепелями, снежными заносами или запредельными минусами, лишенной подобного статуса. А еще я бы назвала ее властной. Вроде и за окнами вовсю капелит, и дождик с юга пробивался, ан нет, держит крепко север одеяло снежное, новым пухом сдабривая, пряча заплаты оттаявших муравейников и речных полыней, кутая пихтовые лапы в кафтаны из узорчатой кухты. Но и весна знает свое место, чувствуется, что начеку. Чуть замешкается зимушка, тут как тут ледяные сталактиты с крыш капелью дырявят снежные барханы, сереет каменный пик Ицыла под зенитной атакой полуденного солнца, колышет голубой шелк неба свадебная песнь синицы, строча его стрекотом соек, гладя парящим полетом вóрона. Пробуждение Киалима началось? «Щас», как бы, не так!  То Арктика циклоном швырнет, снежными комьями с кулак величиной завьюжит, то в обратку с юга крупа вперемежку с дождем нахлынет, то западные выжимки атлантического вихря насугробят. Вспоминая дежурство на Киалимском кордоне весной 2012 года в апреле, поражаюсь климатической разнице с годом нынешним. И задаюсь вопросом – нынче весна-то будет? Вот только снег разгребу…

Мое снежное противоборство на Киалимском ринге длилось в течение 10-ти из 14-ти дней. Какими только инструментами не приходилось орудовать. Тяжеленный снегосдвигательный «валик» приемлем исключительно при свежевыпавшей пороше. А если это ночной подарочек небес, то уплотненный к утру снег этим устройством можно сдвинуть разве что набором мускулов Шварценеггера.  Наполовину обгрызенная фанерная лопата, конечно, не плохой вариант, но выматывает морально, клыкастыми зазубринами тормозя собственное поступательное движение. Корытообразное пластмассовое безобразие, претендующее на звание лопата, вообще полный бред нездорового воображения изобретателя, видимо никогда не убиравшего снег. Самым надежным инвентарем оказалась древняя совковая лопата, видимо сохранившаяся на кордоне со времен углевыжигательных печей, ржавая, с дырой по центру, но крепкая, как и всё, изготовленное в то время. Была еще парочка разнокалиберных метел, мягкая для гламурного марафета, и жесткая для дровяного мусора. Как-то на досуге, пока небесная кухня по производству сугробного полуфабриката отдыхала, я подсчитала объем провизии снежной скатерти самобранки. В совокупности за 10 дней уровень свежевыпавшего снега составил 60 см. Плотность его в апреле составляет 0,27 г/см³ (в среднем по данным снегосъемки). Снегоуборочная площадь в сумме составила 132 м² (двор-35м², приусадебная поляна-49м², тропинки с шириной 0,5м и длиной 96м-48м²). Таким образом, в результате несложных преобразований разно мерных величин и вычислений, получилось, что за дежурство на кордоне я перелопатила 28 т снега. И кто я после этого? (см. заголовок).

Мир звуков на Киалиме – это особый мир – пласт бытия, отделенный от видимой реальности тонким восприятием барабанной перепонки, пропускающей в слуховой нерв, кроме хорошо распознаваемых децибел, сгустки той волновой материи, которая обычно теряется в цивилизованном хаосе жизни.

Ранее утро на Киалиме. Просыпается урочище. В монотонную сюиту течения реки встраивается мелодия высоких нот: «в небе – синь, синь, синь!!! Блузку – скинь, скинь, скинь!!!» Брачная песнь большой синицы. Она завораживает искренностью, простотой и в то же время величием в своем стремление к продолжению рода. Черноголовые гаички в свадебных переговорах менее выразительны, но их щебет, кажется, не умолкает ни на минуту, особенно на кормушке, приютившейся в ветвях распускающейся вербы. Стрекот соек слышится реже, они слетаются к угощению в полной уверенности, что я покинула пост наблюдения. К двум старожилам кордона теперь прибавилась третья птица, видимо детеныш прошлогодка, он и размером меньше и никогда не летает один, только в сопровождение мамы (или папы). Взрослая сойка обычно сидит на ветке вербы, а отпрыск забирается в кормушку и уплетает семечку за семечкой, лишая при этом гаичек и синиц нырнуть внутрь кормушки за своей порцией. В притихшем от щебета мелюзги пространстве вдруг, где-то в верхушках елей, раздается протяжный плач желны. Этот плач черного дятла не спутаешь ни с чем - толи  пронзительный стон падающего дерева, толи звуки от вибрации двуручной пилы в руках мастера. И вот уже плач переходит в отрывистое «кли-кли-кли…», а вслед за ним где-то на опушке правобережного леса слышится барабанная дробь – самец оповещает самку о своей готовности к семейным хлопотам. Иногда щебет, свист, стон и стрекот звучат оркестром и тогда в самый пик этой многоголосой арии вступает жалобное «тяв-тяв…». Нет, это не щенки Жульки, они сидят под полом второй половины дома и не высовываются. Тот, другой скулеж слышен с верха террасы правого берега, но отыскать в метровых сугробах рыдающее существо, имея лишь приближенное представление о месте его дислокации, нереально. К полудню, когда все звуки, издаваемые живностью затихают, в долину вползает тишина, но звучащая на свой манер. Гонимая меж гор Вечным ветром круговерть воздушных масс, облаков и снега крутит в равнинной трубе урочища, зажатой цоколем правобережья и стеной леса на левом берегу, заунывную сонату, в монотонность которой изредка врываются аккорды шквала. А когда на закате, прорезающем сонм облаков, наступает абсолютная тишина, твою перепонку вдруг прокалывает звук, похожий на стон, переходящий затем в гул, который, чем дальше его слушать, по цепочке твоего логического анализа мироощущения, выходит будто бы из глубин земли. И уже потом, в индиговых сумерках, с каменной кромки Ицыла его вечный ветер сдувает под окна дома мелодию, вобравшую звуки разлетевшихся осколков миллиардов звезд видимых и невидимых галактик.  

Две недели практически полного одиночества. Если, конечно, не считать транзитников в виде двух лыжников и 25-ти снегоходов, половина из которых даже не притормаживала, дабы хоть кивком поприветствовать камуфляжное изваяние на фоне синего крыльца. Да, не больно-то и хотелось. У меня и без вас полный кордон забот. Во-первых, накормить птиц, а это три сойки, две пары синиц, десяток гаичек, парочка поползней, зяблик, вóрон с ворóнихой и семейка желны, а может и не одна. Хотя последние два вида к продуктовой лавке на веревочке не приближались, но интерес к кормушке и ее посетителям временами проявляли, пролетая вблизи пернатой полуденной тусовки.

Однажды в пределы нашей тихой обители занесло стайку свиристелей, но, сия компания после некоторого раздумья, одобрив на всеобщем голосовании позицию невмешательства в суматоху семечно-пшеничной трапезы, с шумом упорхнула с кроны серой ольхи в сторону Дальнего Таганая. Что касается распространения моих кормораздаточных наклонностей на обитателей животного мира Киалимского урочища, то в отношении четвероногих они требовали уже некоторых кулинарных навыков. Самые привередливые  из класса млекопитающих оказались кошаки. Мышей не ловят, благородную пищу с хозяйского стола не едят, целыми днями дрыхнут на печи с перерывами на флирт и воровство сухариков из хлебницы на столе. Собаки, старожил Рыжий и бродяжка Жулька, не такие изнеженные твари. Здесь другая беда – псины возомнили себя постояльцами пятизвездочного отеля и готовы жрать (пардон) беспрестанно, напоминая мне об этом своим беспрерывным лаем и киданием под ноги при любом моем появлении во дворе. Больше всего я боялась, что однажды утром многодетная мамаша приведет ко мне под дверь всю свою новорожденную стаю, готовую столоваться, как говорится, за счет заведения.

Казалось бы, хватит с меня живности. Как же, размечталась. Это лесной кордон – дом диких зверей. Крупный контингент, конечно, на урбанизированную территорию не вторгался, обходя усадьбу сторонкой. Рысь охотилась на Ицыльских покосах в 2 км к востоку от кордона, к концу вахты перекочевав через реку в долину Малого Киалима, обогнув мою обитель с юга в районе развилки на Три брата, метеостанцию и кордон. Зато предмет ее вожделенной охоты вообще бдительность потерял. Ладно бы, беляки по огороду за кордоном бегали, так они еще умудрялись по главной улице протрусить пока собаки, вкусивши жирной похлебки, в конурах похрапывали.

Собрав некоторую следовую статистику ночных заячьих перемещений, устраиваю им «пикник на обочине» огородного сугроба, как раз на пути косых из леса в курумник. Утром кочерыжка оказалась не тронутой. Добавляю морковную кожуру. На рассвете вокруг овощного бара все утоптано сойками. В последнюю ночь щедро рассыпаю по всему сугробу листья китайского салата. Снова разочарование -  никто даже не приблизился к хрустящему творению Поднебесной. Почему-то решаю заснять (на память что ли?) этот натюрморт. И вдруг, в кабельный столб посреди огорода врезаются два зайца, встают на дыбы (ей Богу, по-другому не скажешь) и начинают биться! Зашибись! Им, похоже, вообще всё по барабану - и рысь, и собаки, и я со своими деликатесами. Гон у них  и, судя по количеству этих пушистиков (по результатам ЗМУ численность  зайца-беляка на Таганае на начало 2014 года составила около 3 тыс.) борьба за территориальную самку идет не на жизнь, а на смерть, даже днем, почти на пороге дома.

К сожалению, приманить норку на приваду для снимка мне не удалось. Кто слопал рыбу у полыньи, не понятно. Следов не было. Либо пернатые изловчились, на лету ухватив увесистый кусок, либо всё-таки королева подледного мира снизошла до моего океанического деликатеса и, подплыв, с воды позавтракала мороженой горбушей. Следочки-то я ее протропила – шастает водяная куница с цокольного луга к мосту, ныряет в стремнину, выходит ниже брода и бежит по верху к обрывистому прижиму правобережья. Может это ее свистяще-тявкающее соло на фоне хорового щебета я слышала на восходе солнца первого апреля?